Кекс с чувихою простился,
На отсидку снарядился,
И чувиха у окна,
Села "ждать" его, "одна".
Ждет пождёт с утра до ночи
От травы смутнели очи.
Рестараны, кабаки
Ухажёры и братки.
Не видать милого друга,
Да не хай, "пурга" не вьюга.
Дни как сон, пустой базар,
Дымом сквозь хмельной угар.
Пару месяцев проходит,
От похмелья зубы сводит.
И случайно как то в ночь,
Кто то её заделал дочь.
Поздно вышла из загула,
Да с обортом протянула.
Скоро ей пора пришла,
Что поделать-родила.
Ну а там, как гость не званный,
Завалился кекс "желанный".
Весь в крови и синяках,
Он явился на понтах.
На него она взглянула,
Поразмыслила, смекнула,
Что-то типа приняла,
И к обедне умерла.
Кекс не долго стал стрематься,
Ранг такой, куда деваться.
Он в натуре был простой
И женился на другой.
Без базара - молодиха,
Впрямь отпадная чувиха,
Словно марафетный сон,
Как Памела АндерсОн!
Сталь в глазах, в мозгах расчёт.
Всех на понт легко берёт.
Был у ней порок один,
Обожала кокаин.
Отстегнёт с цепочки ложку,
Да на зеркальце дорожку,
А потом собой любуясь,
Говорит, слегка красуясь:
Ты на падлу мне ответь,
И не надо песни петь.
Я ль на свете всех борзее?
Всех понтовей и чувее?
Глюк, по типу, ей в ответ:
Без байды, базара нет!
Ты на свете всех борзее!
Всех понтовей и чувее!
И чувиху, ну мутить,
И колбасить, и щемить.
Станет громко хохотать,
Да плечами пожимать.
А бывает так прижмёт
И такой придёт приход,
Так бывает закуражит,
Что ещё дорожку вмажет.
Тока доча у кекса
Потихоньку подросла.
Тоже формами отпадна
И шикарна, и нарядна.
Длиннонога и мила,
И курила, и пила.
И жених сыскался ей
С погонялом Енисей.
Типа он патцан с Урала,
Всё при нём, и жизнь не жала,
При стволе и при понтах -
Слыл крутым в своих кругах.
Сват приехал. Кекс дал слово
И приданное готово:
Целых три центральных рынка
И коттеджик, как картинка...
Раз, на дансинг собираясь,
Чува в шубу наряжаясь,
Перед зеркальцем своим
Фасовала кокаин.
Я ль на свете всех борзее?
Всех понтовей и чувее?
Что же глючит ей в ответ:
"Ты в натуре, спору нет,
Только дочь кекса борзее,
Всех понтовей и чувее".
Тут чувиху как примутит,
Ей измена пальцы скрутит.
Кровь от фейса то отхлынет,
Да и в пот холодный кинет.
Ах ты порошок лажовый,
Кайф тупой и бестолковый!
Как тягаться ей со мною,
Я в ней "дурь"-то, успокою.
Ишь, какой герлою стала,
Мол на юге загорала.
Мы то знаем - мать пила,
Коньячок и все дела.
Но в натуре, без базара,
Разве может эта шмара,
Быть меня во всём борзее?
Да понтовей? Да чувее?
Глюк, признайся, всех я круче?
Посмотри: евреев, чукчей!
Но однако глюк в ответ:
"Всё ж её понтовей нет".
Делать нечего. Враз чува
Отпилась и отошла.
Завязала с кокаином,
Собрала свою малину.
И спитчает чува ей,
Верной братии своей:
Спаймать герлу младую,
Надругаться, но живую,
Бросить около "ежей"
На глумление бомжей.
В миг те, кашу заварили.
Дочу, кексову, схватили,
Это просто для братков,
Но не дал им бог мозгов.
Не догнали эту дуру,
Позабыв наменклатуру
"Пушку" спутали с "ежами",
Надругались над бомжами,
Заблудилися в глуши,
Обкурились анаши.
Тут герла видать смекнула,
Да быков сих, запугнула:
"Ну-ка! Мой отец узнает?
Как козлов вас пошмаляет
А как я в общак макнусь,
Так, не хило откуплюсь".
Ну, братки в добре души,
Под приходом анаши,
Дверь средь леса растворили.
Ну её! И враз свалили...
"Что?", - спросила их чувиха.
Ну и где та молодиха?
Мы нелохи, а быки!
Отвечают ей братки:
Обкурили эту шмару
В степень пьяного угару.
И она, там, под "ежами"
Изглумлённая бомжами!..
И молва трезвонить стала,
|